Прошло полных полвека с тех пор как я с братом близнецом Григорием приняли участие в похоронах Льва Толстого. Но не стёрлись из памяти эти незабываемые события, всё помню как вчерашний день.
В то время я с Григорием учились в московском университете и жаждали популяризировать нашу большую культуру. С этой целью мы перевели и издали ряд произведений грузинских писателей.
Сегодня это кажется обычным делом, но в то время всё зависело от частной инициативы отдельных энтузиастов. Конечно, национальная политика царского правительства чинила всевозможные препятствия и всесторонне подавляла эти начинания.
Изданные нами книги мы посылали многим знакомым и друзьям в разные уголки тогдашней империи. Потом решили преподнести «Рассказ нищего» Ильи Чавчавадзе, изданную отдельной книжкой, великому русскому писателю Льву Толстому. Мы были уверены, что Толстой, которого называли «совестью России», знал Илью Чавчавадзе, как прославленного грузинского писателя и большого общественного деятеля, одного из популярнейших членов государственной думы, который был увенчан мученическим венцом в 1907 году.
Мы решили лично явиться к великому писателю в Ясную Поляну и хотя бы на несколько минут заинтересовать его злободневными вопросами грузинской культуры, поговорить с ним, записать каждое его слово и довести до грузинского общества. Всему миру известно как ценили и считались тогда с каждым его словом.
Тогда мы ничего не знали о дружеских отношениях Толстого с писателем Ильёй Накашидзе. Но, зато, из его биографии хорошо помнили, что в молодости одно время он жил в Тбилиси, а позже как отреагировал и откликнулся на восстание гуриицев в 1906 году.
У Толстого бывало множество посетителей, в особенности т.н. «толстовцы», многие из них добивались цели – лично встречались с писателем и беседовали с ним. Прекрасным примером этого было посещение Толстого в Ясной поляне нашим однокурсником Александром Цагареишвили. Всё это нас вдохновляло и подтверждало правильность нашего решения.
Я с братом заранее строили планы: как предстать перед писателем и как удивить его нашим необычайным физическим сходством.
Мы и впрямь на столько были похожи друг на друга, что нас путали не только в Москве, но часто домашние и даже родители. Не удивительно если большой писатель и психолог, много видевший на своём веку, возможно, действительно заинтересовался бы нами и может представил бы нас домочадцам.
Одним словом, твёрдо было решено поехать к Толстому и ждали благоприятного момента для исполнения нашего замысла. И вдруг газеты разнесли сенсационную весть по Москве, что 28 октября рано утром из дому вышел и не возвращался Л.Н.Толстой. Оказалось, что старый писатель, уже в возрасте 82 лет, решил раз и навсегда уйти из дому и уединиться, оставив дома письмо на имя жены с просьбой примириться с этим фактом – его уходом и не принимать мер по его поискам. Всполошилась вся Россия. Москва глубоко переживала случившееся. Эта весть облетела весь мир. Зашумели газеты; все только и говорили об этом странном исчезновении.
Выяснилось, что после нескольких дней путешествия в товарном вагоне Толстой заболел, его спустили с поезда на станции Астапово и умирающего поместили в комнате начальника станции Озолина. Маленькая станция Астапово, о существовании которой многие даже не слышали, мгновенно оказалась в центре внимания культурного человечества. Все только об Астапове говорили и думали о судьбе больного гения... Наконец 7 ноября в газетах появилась траурная весть: «6 часов утра Лев Николаевич спокойно скончался».
Все московские газеты, вышедшие со специальными вкладными дополнениями в траурных рамках на второй же день оповестили о последних днях и часах великого писателя. В этот день театры прекратили представления; закрылись многие общественные и учебные заведения. Университетское студенчество с утра вывесило объявление: «все желающие поехать в Ясную Поляну сегодня же записывайтесь в списки». На летучем собрании молодёжь решила какой вид и направление дать национальному трауру.
Вся полиция города встала на ноги.
В 10 часов вечера несколько тысяч студентов собрались на Курском вокзале. Повернуться негде. Полиция старается утихомирить взволнованных студентов, даже сам заместитель градоначальника полковник Модль здесь.
До отхода поезда всё меньше времени остаётся. Вокруг страшное столпотворение...
После долгих мучений я с Гришей попали в товарный вагон, которым обычно перевозят скот и лошадей. Больше тысячи юношей и девушек в битком набитых вагонах... ни света, ни сидячих мест, только стеариновые свечи мерцали там и сям.
Рано утром поезд доставил нас на станцию Козлово-Засека (ныне – Ясная Поляна), где мы застали греющихся у костров крестьян, ожидавших поезда из Астапово с гробом великого односельчанина.
Холодно. Земля покрыта ранним снегом... Лень выходить на улицу, но за перроном горит огонь, мы туда направляемся и присоединяемся к ожидающим. Это яснаполянские крестьяне; они из деревни на арбах прибыли, чтоб почтить память дорогого учителя. Они держат транспарант с трогательной надписью: «Лев Николаевич! Память о твоём добре не умрёт среди нас, осиротевших крестьян Ясной Поляны».
Тут же были те члены семьи Толстого, которые по какой то причине не успели поехать в Астапово.
Вот, поезд прибыл на вокзал и из обычного товарного вагона выносят закрытый гроб... отсюда до Ясной Поляны гроб уже несём студенты. До усадьбы писателя около четырёх километров сельской грунтовой дороги испорченной конскими копытами и подмороженной ноябрьскими морозами. Уставших братьев часто подменяют тбилисские студенты – будущий врач Мебурнутов и будущий агроном Никита Бархударов. Изредко помогают и яснаполянские крестьяне... Гроб простой без креста и других религиозных украшений, какие обычно бывали в те времена.
Вместе с нами шли прибывшие из Астапово родные и близкие покойного: жена Софья Андреевна, дочери – Татьяна и Александра, сыновья – Илья, Андрей, Лев и Сергей. Тут же находится врач Маковский, который сопровождал покойного со дня ухода из дому до кончины. Венков не много: «Великому учителю», «Незабвенному заступнику и советчику в наших нуждах», «От крестьян окрестных деревень» и т.д. Их кладут в крестьянские тележки, которые следуют за процессией.
Процессию неподалёку сопровождают конные полицейские...
Вот и Ясная Поляна появилась... Между крестьянскими избами крытыми соломой проходит широкая улица; вблизи пахотные земли и бесконечный ельник приковывает взор... Двухэтажный каменный дом Толстого окружён большой оградой. Процессия у больших ворот приостановилась. К дому прилегают огромный двор и парк. В большом пруду парка виднеются прогулочные лодки и лебеди. Сзади тянется дремучий лес.
Это богатство тяжёлым бременем ложилось на Толстого, от которого он хотел освободиться и отдать крестьянам, но из за большого сопротивления семьи не смог осуществить свой замысел.
Процессия входит в парк с прудом и вековыми деревьями.
Гроб устанавливается на первом этаже дома, в бывшем кабинете Льва Николаевича, где он писал свои бессмертные произведения, включая эпопею-роман «Война и мир». Это самое уединённое помещение в доме, которое когда-то служило, как говорили, кладовой. Но желание найти необходимый для литературной работы покой вынудило писателя избрать его под кабинет.
Гроб стоит на возвышении. Он открыт.
Желающие поклониться праху покойного писателя шли к гробу вереницей. Речей не было ни при встрече праха на станции Засека, ни в дороге, где приходилось останавливаться довольно часто, ни дома, ни над могилой. Такое решение приняли организаторы похорон под давлением властей.
Кроме яснаполянских крестьян и студентов прибывших из Москвы, на похоронах не было почти никого, не считая родных и близких покойного. Царская полиция добилась этого.
Только за час до похорон приехали из Москвы А.Сумбатов-Южин и поэт Валерий Брюсов в специальном автомобиле, что в то время было большой редкостью. Приехал ещё какой-то епископ «со свитой», подосланный несколько дней тому назад к умирающему писателю для того, чтобы он «раскаялся перед смертью» и «примирился с церковью». Епископ не достиг тогда цели. Теперь, поговорив с родными покойного и опять не достигнув желаемого, чиновник в рясе покрутился некоторое время и уехал.
Родные писателя и слушать не захотели представителей церкви, помня слова Льва Николаевича: «... я действительно отрёкся от церкви, перестал исполнять её обряды и написал в завещании к своим близким, чтобы они, когда я буду умирать, не допускали ко мне церковных служителей».
От ворот до дому длинная берёзовая аллея тянется, вокруг большой парк, нива и фруктовый сад. День облачный, но утренний мороз всё-таки чувствуется и мы постукиванием ног стараемся отогреть отмороженные ноги. Мы стоим и ждём нашей очереди, чтобы в конце концов войти в дом и почтить память уважаемого писателя.
На заднем дворе дома виден крупный вяз окаймлённый дощатыми стульями. Тут оказывается отдыхали издали прибывшие крестьяне, дожидаясь советов и помощи от Льва Николаевича.
Во дворе суетятся домашние. Слева из маленького строения иногда доносится приятный аромат горячего хлеба. Домработницы бегают и суетятся с вёдрами и разной посудой.
Очередь постепенно приближается к дому. Наконец-то входим в дом, в ту комнату, где покоится прах писателя.
Рядом с гробом стоят близкие: жена, дети и друзья. Тут же стоит мой брат Григорий. Я отделился от очереди и стал рядом с братом около гроба. Дети Толстого с изумлением смотрят на нас и шепчутся из-за нашего редкого сходства. Уступая дорогу народу, мы постепенно отходим к задним рядам.
Я смотрю на лицо, спокойное и безмятежное, знакомое всем по фотографиям, и первый раз в жизни сожалею, что учусь в университете, а не в художественном училище. Но набросок хотя бы я смогу сделать с натуры, имея соответствующий опыт и сноровку ещё с детских лет. Достаю из кармана записную книжку и делаю в ней карандашную зарисовку дорогого лица. И как хорошо, что я решил сделать это! Теперь эта без малого семидесятилетней давности студенческая книжка, испещрённая нестоящими внимания разными записями того времени, но зато с зарисовкой с натуры дорогого всем лица Льва Толстого – реликвия... Этот блокнот долго я считал пропавшим, пока совершенно случайно не обнаружил в своих бумагах. В 1978 году, в связи с 150-летием Толстого, художник Автандил Вартагава опубликовал мои воспоминания вместе с зарисовкой в альманахе «Саундже».
Дети Толстого уже пожилые. Сыновья внешностью на отца похожи, в особенности – Сергей.
Татьяна - женщина слабого телосложения и из-за усталости часто отдыхает. Её сестра – Александра более коренастая, круглолицая, её украшают коротко стриженные чёрные волосы. Болезненнее всех выглядит жена Толстого – Софья Андреевна...
Гроб стоит открытый. Толстой лежит со скрещёнными на груди руками, будто спит; на нём «толстовка». В гробу в малом количестве лежат цветы...
Смотрю на дорогое лицо, рассыпанную на груди бороду, на поседевшие брови и стараюсь всё это хорошо запомнить, запечатлеть в памяти.
Вот это Лев Толстой – гениальный мыслитель, дорогой писатель для каждого человека, непримиримый враг русской монархии, крепостничества и государственной политики.
Глядя на него вспоминаю «Детство и отрочество» писателя не раз волновавшее моё юное сердце; вспоминаю его «Хаджи-Мурата», мужественная смерть которого напоминала смерть героев Александра Казбеги.
Через несколько часов, когда поток народа прекратился, сыновья и близкие гроб выносят во двор, откуда дорога прямо к лесу направляется. На маленьком холме этого леса приготовлена вечная усыпальница писателя. Место было выбрано самим Львом Николаевичом. Тут он любил отдыхать и думать; в отрочестве здесь играл с братом Николенкой; дети оказывается тут решили бороться за справедливость и в знак этого, на этом месте даже маленькую палку с надписью воткнули.
- Заодно уж там похороните, где, в одно время, мы дети, палку с надписью воткнули. Это будет и на память о моём брате Николенке – было сказано Львом Николаевичем своим близким.
И вот его поручение исполнилось...
Гроб появился в дверях и народ стоящий во дворе опустился на колени. Родственники, сопровождающие покойника с большой учтивостью относятся к нам, студентам, и стараются часто нас подменять. Внезапно у меня шапка с рук валится и вот-вот должны растоптать, но сын Толстого Сергей, высокий, крупный, с длинной седой бородой, идущий рядом со мной, нагибается, берёт шапку и несёт до тех пор пока меня не подменяют. Я благодарю Сергея и с почтением забираю шапку...
Уже смеркается... процессия останавливается у могилы и прощание родственников скоро заканчивается. Гроб опускают в могилу и все опускаемся на колени. Слышется «Вечная память», в чём и мы принимаем участие. Потом воцаряется гробовое молчание. Только бубенчики полицейских коней нарушают его. Пешие полицейские стоят рядом с ними. Один громовой возглас: «На колени, Полиция!» и они вынуждены без колебаний преклонить колени у могилы Толстого.
Автором этого громогласного повелительного распоряжения был наш студент Лазарь Шургаиа.
Иностранные фотографы и кинооператоры со своими «лейками» и киноаппаратами то и дело снимали сцены похорон... На второй или третий день на нескольких экранах кинотеатров г.Москвы уже показывали кадры заснятые в Ясной Поляне... Я был весьма рад, когда вместе с членами семьи Толстого я увидел себя с братом Гришей. Представьте себе, оказывается даже в кутаисском «синематографе» видели нас наши знакомые и друзья, о чём нам сообщали пламенными письмами.
Кино, это тогда было весьма редким явлением...
В конце процессии один из друзей Толстого, режиссёр Художественного театра Сулержицкий громко произносит пламенную речь...
Народ постепенно расходится и могила Толстого остаётся осиротевшей.
Физически уставшие, но духовно возвышенные шагаем мы по изборождённой санями и колёсами арб дороге к железнодорожной станции Козлово-засека, ещё больше обледенелой вечерним морозом...
Это внешне обыкновенное, но глубокого содержания полное впечатляющее зрелище – с мятежными студентами, мрачными крестьянами и коленопреклонёнными полицейскими перед могилой бессмертного бунтовщика – в нашем представлении оставляла впечатление начала большого обновления...
«Я отверг церковь и перестал исполнять её обряды... Завещаю, что когда я умру не подпускать ко мне ни одного священнослужителя и пусть мой прах как можно быстро вынесут из дому без всяких молитв и благословений...» - писал Толстой в адрес синода, узнав об его отлучении от церкви. Такие похороны знаменитого писателя, без всяких церковных правил, были первым примером гражданских похорон. Похороны простые и всё-таки великие!...
Уже светало, когда мы опять тем «знаменитым» поездом вернулись в Москву.
По возвращении в Москву мой брат Гриша написал свои впечатления и отправил для опубликования в Тбилиси. Мы были на седьмом небе от радости увидев объёмистое письмо Григория в газете. Газету профессор А.Хаханашвили нам перед началом лекции передал. Эта была первая публикация Григория.
И сегодня я с благоговением храню эту газету, датированную 24 ноября 1910 года. Она живо напоминает прошедшие дни, моего брата и ту юношескую увлечённость, помогающая преодолеть всякое препятствие, благодаря чему поехали в Ясную Поляну и стали участниками похорон бессмертного писателя.
Наше участие в похоронах Толстого всех долго удивляло, как мы умудрились несмотря на уйму трудностей прибыть туда. По этому поводу друзья и сегодня называют меня «исторической личностью». – Хоронил Толстого! – так однажды представил меня журналистам мой друг.
Читая газету как бы и сейчас слышу слова благодарного народа обращённые к незабвенному писателю: «Пусть будет пухом для тебя та земля о которой ты так скорбел».
Недавно на фотографии, отображающей незабвенные минуты похорон Толстого, опубликованной в журнале «Огонёк», я увидел себя с братом. Мы, молодые в студенческих формах провожаем прах великого писателя к вечной обители...
Я обратился с просьбой к редакции выслать мне несколько экземпляров и через некоторое время получил два, за что весьма благодарен. Этот факт как бы вернул мне юность.
Братья Джапаридзе на похоронах Толстого
|
